Не каждый мой сценарий стал фильмом. Но все мое, как говорится, при мне. Проходит время, быстротечность которого вас так пугает, и находится мой режиссер, которому я с радостью (не без волнения, конечно) отдаю свой труд. Или, точнее, он становится нашим общим трудом, ибо каждая строка сценария должна быть «услышана» режиссером. Каждая сцена увидена, материализована именно так, как это осязает, чувствует, слышит режиссер. Я растворен в нем с этого момента? Да. Но и в любви мы теряем себя как раз и во имя себя. Похоже, что и в совместном труде, который по любви, происходит то же самое. Огорчает не эта якобы потеря своей индивидуальности в совместном кинотворчестве, где, повторяю, лидером обязан быть режиссер...
Огорчает порой как раз отсутствие режиссерской индивидуальности, как раз неумение многих быть художниками, властелинами этого процесса. Не власть режиссера, а безвластие, не ответственность, а безответственность. И как оскорбительно, как унизительно для сильного актера, когда слабый режиссер «руководит» им! Как стыдно и безнравственно подчиняться воинственному дилетанту! Зато какая радость понимать друг друга! Я боюсь не своей второй скрипки, а того, что, бывает, фальшивит первая, не туда ведет, сбивает с ритма, мешает работать на своем втором месте, которое мое.
— Но тогда вопрос напрашивается сам собой: а что, если совместить и попробовать снимать самому по собственному сценарии?
— Это было бы идеально, но я лично не могу. Пока... Не тот характер. Не хватает уверенности, той самой свободы и самочувствия хозяина, которому подчиняются не по должности его, а по признанию в нем первенства таланта.
— Понятно, что в идеале прекрасен союз единомышленников, исповедующих одну веру, одну систему взглядов в жизни и в искусстве. Понятно, что без товарищества невозможно сообщество, а возможно лишь совместное производство. Но кино, как вы знаете лучше меня, — это производство, это фабрика, где каждый раз надо предъявлять мандат на вхожесть. Как вы справляетесь с многоступенчатостью на подступах к экрану? Ведь еще на предварительной стадии — редактуре — вы наверняка испытываете определенные неудобства в смысле подчинения. Или тут опасна не сама необходимость подчинения, а тот, кому приходится подчиняться?
— Редактура — сложное явление, особенно когда вылезает вкусовщина. Но мне повезло: редактура не только не метала, не сковывала, не давила, не обедняла и тому подобное, что принято вереде сценаристов говорить о редактуре... Мне она, хотите верьте, хотите нет, помогала. Она внушала мне уверенность в том, что я написал нечто заслуживающее внимания, — сам я не всегда в этом уверен. Так, например, было с «Романсом о влюбленных». В общем, повторяю: мне грех жаловаться. У меня были хорошие редакторы, и во многом я обязан им — их такту, их терпению по отношению ко мне.
— Что такое, по-вашему, хороший редактор?
— Хороший редактор — это отсутствие страха перед непохожим сценарием. А бывает, и все это знают, что редактор пугается нового, непривычного, самобытного автора, а испугавшись, тянет его в привычное русло, по которому сценарий поплывет спокойно и плавно, набирая с каждым вариантом тот канонический стандарт, по которому его неминуемо опознает ремесленный режиссер и привычно обработает под так называемое свое видение. Где будет все: и завязка, и развитие действия, и концовка под музыку с песней, — но не будет искусства. Узнаваемый сценарий — это часто неузнаваемая жизнь. Натянутая на схему, привязанная к апробированному решению.
Но я бессилен перед кино. Я мыслю кинообразами. Я живу в этих образах и вижу их на своем внутреннем экране. Я придумываю, долго наговариваю, проговариваю их, а только потом записываю. Мне нужно слышать речь, живую речь, а не ту, которая так хороша на бумаге и так фальшива иногда в живом диалоге. Не случайно знаменитые диалоги Хемингуэя, которыми мы все зачитываемся, не слушаются, как мне кажется, с экрана. Проза — одно, кино — другое. Я люблю кино, хотя и пытаюсь от него освободиться. Первоисточник:
https://a.krasnoyarsk-z.com